«Композитор должен очень много знать и очень много уметь»,— написал Р. М. Глиэр на пороге своего восьмидесятилетия в статье «О профессии композитора и воспитании молодежи». Глубочайшее постижение основ мастерства, изучение опыта предшественников, широкие познания в области культуры, истории, философии — вот, как считал Глиэр, необходимые предпосылки для того, чтобы из талантливого человека вырос мастер, художник. А это значит—нужно много и самозабвенно трудиться. «Я не мог видеть, чтобы кто-нибудь работал больше меня»,— вспоминал Рейнгольд Морицевич. Даже время в дороге не проходило у него впустую: в молодости он что-то читал из строго намеченного к прочтению или делал нотные наброски, позже правил корректуру или выверял партии перед концертными выступлениями. «Великим тружеником» назвал Глиэра А. И. Хачатурян и добавил: «Нам всем, а прежде всего молодым композиторам, нужно учиться этому героизму труда».
Любовь к труду Глиэр унаследовал от своих предков, многие поколения которых были мастерами по изготовлению струнных и духовых музыкальных инструментов. Весьма разветвленный род этот корнями уходит в далекую старину. Имя Глиэр встречается в истории культуры Чехии, Франции, Германии, Польши. На карте Франции (Верхняя Савойя) можно найти «плато Глиэр».
Кстати, в молодые годы, когда только начали издавать произведения Рейнгольда Морицевича, он просил, чтобы его фамилию латинскими буквами печатали так, как это принято во Франции,— Gliere.
Родился композитор в Киеве 11 января 1875 года (по новому стилю) и назван был Рейнгольдом Эрнестом. Отец его—Мориц Глиэр (1835—1896) владел музыкальной мастерской, громко именовавшейся «фабрикой духовых инструментов». Располагалась она на Бассейной улице в доме № 6, где и жила вся семья. Мать композитора—Юзефа (Жозефина Ви-кентьевна) в девичестве Корчак (1852—1937) была образованной, начитанной женщиной, не утратившей интерес ко всему окружающему и в старости. Сохранилась ее открытка к сыну, помеченная 1932 годом,— ей шел уже тогда восьмидесятый год,— которая начинается словами: «Я просила выписать мне газеты, могу ли я рассчитывать, что буду получать...»
В семье кроме будущего композитора росли еще трое детей—его любимая сестра Цеся (Цецилия) и два брата—Карл и Мориц. Живы были и дедушка с бабушкой со стороны отца. Жозефина Викентьевна обучила своих детей не только русскому, но и своему родному польскому языку. И когда взрослые сыновья разъехались из родного дома, она переписывалась с ними только по-польски, особенно нежные письма отправляя своему «дорогому Гольдичку».
Рассказывая о своем детстве в одном из писем к невесте, Глиэр вспоминает такие трогательные сценки. Он был тогда уже во втором или третьем классе гимназии. К его сестре приходили подруги, садились за вышивание. Кто-нибудь читал интересную книгу. «Я передать вам даже не могу, сколько поэзии, сколько спокойного счастья и радости прилетало тогда в нашу комнату». К сожалению, далеко не всегда атмосфера в доме была такой идиллической, и дети это рано ощутили. Отец болел, заказы выполнялись не вовремя, дела фирмы, несмотря на усилия деда, расшатывались, а после его смерти начали совсем приходить в упадок. Но главное—не было согласия между старшими членами семьи. «Если бы не любовь матери, которая грела нас, как лучи весеннего солнца, эта жизнь могла бы совсем исковеркать мою душу»,— писал Глиэр. Дети становились замкнутыми, скрытными. «Я все оставлял в себе, и тяжесть все увеличивалась»,— вспоминал Глиэр. Его влекла музыка, он радовался каждому посетителю мастерской, ибо знал, что услышит голоса каких-нибудь инструментов, а если будут долго играть, он погрузится в завораживающий мир звуков. Разговоры же о том, что он тоже хочет научиться играть, не вызывали радости у взрослых: в доме нужен был умелец, способный мастерить и настраивать инструменты, а не артист, исполнитель. • Тяжело было учиться, когда родные были против того, чтобы я сделался „музыкантом", и когда не было ни учителей хороших, ни средств брать уроки даже у посредственных музыкантов». Впервые мальчик взял в руки скрипку и смычок, когда ему шел одиннадцатый год. «Я сам себе отыскивал учителей, которые со мной занимались по большей части даром». То это был старик-скрипач, самозабвенно отдававшийся музыке, даже если перед ним был только ребенок, и за свой труд желавший получить лишь новый ошейник для своей любимой собачки. То это был бедный юноша, сам еще обучавшийся в музыкальном училище,— Константин Воут.
Очень скоро юный Глиэр научился не только читать, но и писать ноты и так овладел техникой игры на скрипке, что стал принимать участие в домашних музицированиях. То были первые встречи с музыкой Гайдна, Моцарта, Бетховена. К четырнадцатилетнему возрасту композитора относятся его первые творческие опыты. Это были пьески для фортепиано, затем для скрипки или виолончели с фортепиано. Тогда Гольдик был уже в четвертом классе гимназии, которую начал посещать в 1885 году.
Увлекаясь музыкой все больше и больше, в 1891 году он поступил еще и в Киевское музыкальное училище, где преподавателями его стали: по классу скрипки Отакар Шевчик, по музыкально-теоретическим предметам—ученик Римского-Корсакова Евгений Августович Рыб.
На всю жизнь сохранил Глиэр чувство благодарности к чешскому скрипачу Отакару Шевчику. «Он не только давал нам знания по узкой специальности,— писал Глиэр в упомянутой уже статье о профессиональной подготовке композитора,— он очень настойчиво воспитывал в своих учениках умение сознательно слушать музыку. Шевчик был организатором и душой струнного квартета, постоянно выступавшего в концертах. Мы, студенты музыкального училища, не только бывали на всех концертах квартета, но обычно присутствовали и на репетициях. Так я смолоду очень основательно познакомился со многими квартетами Гайдна, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Чайковского, Бородина, Грига, Сметаны, Дворжака».
Делая под руководством Шевчика большие успехи в игре на скрипке, Глиэр вскоре организовал с товарищами по классу ученический квартет и начал принимать участие в исполнении камерных произведений русских и западноевропейских классиков. Совмещать занятия в гимназии с занятиями в музыкальном училище становилось невыносимо трудно, и зародилась мысль: не бросить ли гимназию? Но благоразумие брало верх, пока не произошло событие, ускорившее окончательный выбор жизненного пути. В Киев для проведения авторских концертов 21 и 22 декабря 1891 года приехал П. И. Чайковский. Программа его выступлений включала Третью сюиту для оркестра, антракт и танцы сенных девушек из оперы «Воевода» и торжественную увертюру «1812 год». Желающих услышать эту музыку оказалось очень много, а потому концерты проводились в просторном помещении городского театра. Организовывало все это Русское музыкальное общество (РМО), в ведении которого находилось и Музыкальное училище. Для его учеников выделено было некоторое количество контрамарок. Среди счастливцев, получивших пропуск на сцену за кулисы, оказался и новичок училища Рейнгольд Глиэр.
Прижавшись друг к другу, тесной стайкой стояли юные музыканты среди различных декораций и ожидали появления Чайковского. «Когда он прошел мимо меня и я увидел перед собой лицо, так хорошо знакомое мне по многочисленным портретам,— вспоминал Глиэр,—я невольно поклонился, и Чайковский с улыбкой ответил на мой поклон».
Концерт был настоящим праздником для юноши. «Первый раз в жизни я был свидетелем таких оваций, такого триумфа. И я впервые почувствовал, что музыка доставляет радость не только узкому кругу любителей; что музыкальные впечатления способны захватить и объединить широкую массу слушателей; что искусство композитора может завоевать всеобщее признание и любовь. Этот сложный комплекс впечатлений оказался последним толчком, решившим мою судьбу»,— так сам композитор определил роль этого концерта в его жизни.
Позже, на страницах журнала «Октябрь» в статье «Памяти великого композитора» к 100-летию со дня рождения Чайковского, Глиэр опять вспоминал эту встречу с прославленным музыкантом: -Мне не пришлось говорить с ним, даже слышать звук его голоса. Тем не менее эта безмолвная— единственная—встреча оставила глубокий след...»
Глиэр с удвоенным рвением стал заниматься. Он стремился овладеть не только исполнительским искусством, для чего усердно играл в квартете (вторая скрипка), а при случае и в оркестре, но и основами композиторского мастерства. В этом помощь ему оказывал своими советами Е. А. Рыб, которого Глиэр впоследствии охарактеризовал как «прекрасного музыканта». От мелких пьес юный композитор перешел к сочинению квартетов и посвящал этому так много времени, что дома даже вызывал тревогу и неудовольствие старших. «Моя бабушка очень строгая немка,— писал он, вспоминая о той поре.— Она в человеке выше всего ставит труд... А между тем она очень часто вырывала за чаем у меня листы нотной бумаги и заставляла меня ничего не делать». Срочно сдав экстерном экзамены за шестой класс, юноша, несмотря на сопротивление старших, оставил гимназию, чтобы сосредоточить все внимание на музыке. Не помогли даже уговоры нежно любимой матери, прилагавшей много усилий, чтобы дать детям надлежащее образование.
Стремясь как можно больше узнать в области искусства, Глиэр при малейшей возможности стал посещать выступления хоровых коллективов, которых на Украине всегда было много, симфонические концерты и оперные спектакли. «Русалка», «Евгений Онегин» и «Князь Игорь» были первыми музыкально-сценическими произведениями, с которыми он познакомился, отметив, что «наибольшее впечатление осталось от Бородина».
Все это в сочетании с классными занятиями и почти ежедневным исполнением каких-нибудь камерно-инструментальных ансамблей разжигало страстное желание сочинять: «Занимаясь в Киевском музыкальном училище, я написал два квартета, оркестровую увертюру, ряд пьес для фортепиано, для виолончели». Некоторые из этих сочинений и пьесы, написанные еще раньше, вскоре были сожжены автором, с юных лет отличавшимся высокой требовательностью к себе и ко всему, что он делал. Однако ни о каком другом будущем, как только связанным с музыкой, уже не могло быть и речи. Сочинять, исполнять свои сочинения, как делал это Чайковский, и слышать адресованные тебе бурные овации, что могло быть лучше? Временами, правда, юношу мучили сомнения: хватит ли способностей, упорства и сил? Но на память приходили слова старика-скрипача, который говорил ему: «У тебя, Гольдик, талант. Ты учись, учись...» Юноша старался к себе присмотреться, определить, не слишком ли много у него недостатков и может ли он мечтать о служении прекрасному искусству. «Чтобы быть хорошим, нужно стараться стать идеально хорошим»,— твердил он себе. И он трудился, не давая себе передышки, терпел и кротко сносил все домашние невзгоды, а атмосфера там продолжала накаляться. «Если я почему-нибудь и любил Достоевского, то прежде всего потому, что каждое чувство, каждое страдание, которое он описывал, приходилось мне и окружающим меня пережить... Некоторые рассказы его и некоторые главы из его романов я перечитывал раз по двадцать-тридцать».
Чтением подраставшего юноши никто не руководил., Он читал много, но бессистемно, с единой целью—узнать как можно больше. Это было не просто стремление любознательного молодого человека, а осознанная необходимость: «Я решил себя сделать таким, чтобы при всяких неблагоприятных обстоятельствах мог бы себя чувствовать независимым. Я старался приобрести такое имущество, которое у меня никто из людей не мог бы отнять. Это имущество — знания». Он читал книги по истории и истории искусства, по психологии и философии, читал внимательно и делал себе выписки, большей частью назидательные. Его привлекали, например, сочинения Жан Жака Руссо, в частности рассуждения о неравенстве, которое уже тогда представлялось Глиэру «корнем всех зол». С особенным удовольствием юноша зачитьшался биографиями великих людей и артистов и, охваченный романтическим чувством, столь свойственным юности, мечтал о том времени, когда к нему начнет приходить его муза, обязательно светловолосая и красивая. Но вслед за радужными мечтами его снова посещал страх: а вдруг не придет? «Мне казалось, что моя белокурая вдохновительница не повернется ко мне своим светлым, улыбающимся лицом, никогда не споет мне той песни, которую так жаждал услышать».
Юноша постоянно задается вопросом, что нужно сделать еще, какие черты воспитать в себе, чтобы стать не просто музыкантом-ремесленником, а музыкантом-художником. И приходит к выводу: «Если хочешь глубокие чувства передать в искусстве, нужно иметь сильный ум. Чем сильнее ум, тем ярче можно передать то, что делается в душе». А следовательно, нужно работать, работать...
Пользуясь своей привычкой рано вставать, он умудрялся еще до завтрака многое сделать. Но чем больше читал, тем больше возникало у него вопросов, на которые никто из близких не мог дать ему ответа. Да юноша и не рисковал со своими вопросами к кому-нибудь обращаться. Жизнь сделала его замкнутым, родители не одобряли его выбора пути, и он старался сам во всем разобраться, пытался свои «растрепанные» мысли и знания приводить в какой-то порядок, делать выводы.
Размышления о будущей музыкальной деятельности привели, естественно, к мысли, что нужно поступать в консерваторию, тем более что товарищи по училищу — Иван Крыжановский и Леонид Николаев, входившие в состав ученического квартета и поэтому особенно близкие Глиэру, Болеслав Яворский и другие, тоже намерены были продолжать музыкальное образование. И вот юноша принимает решение: не теряя времени, еще до окончания Музыкального училища ехать в Москву. Он ставит об этом в известность свою семью и педагогов. Он понимает, что предстоят большие трудности, что материальная помощь родителей будет минимальной, но выбор сделан и уговоры напрасны.
Чтобы не произошло какой-нибудь осечки, Глиэр решил поступать в класс скрипки—здесь он был больше уверен в своих силах,— а уже потом перейти в класс теории композиции.
Готовясь ко встрече с Москвой, с московскими музыкантами, юноша стал брать уроки французского языка у «милой старой девы» мадмуазель Дюбри. Для вступительного экзамена под руководством В. 3. Салина (Шевчик к тому времени уже уехал из Киева) разучил довольно трудный ре-минорный скрипичный концерт Л. Шпора; заново прошел курс элементарной теории музыки и сольфеджио с киевским кантором Нюренбергом— отличным знатоком этих предметов.
В конце лета 1894 года молодой музыкант отправился в Москву. Попутчиками его были супруги Аспергер — виолончелист Оскар Федорович, приезжавший из Москвы в Киев на гастроли, и его жена Шарлотта, хорошо знакомые с родителями Глиэра. Они взялись опекать юношу, впервые покидавшего дом, обещали помочь ему в столице.
